Было навеяно прочтением Лукьяненко и Ремарка, если мне не изменяет память)

" Это случилось давно. По человеческим меркам — даже слишком, потому что с тех пор прошло почти столетие. Но для нас, Светлых, век кажется столь кратким, и память наша так неподатлива забвению, что я с легкостью могу представить тот холодный ноябрьский день.

Было хмурое, в сизой дымке тумана утро; солнце тускло выглядывало из-под рваных туч. Поздняя и печальная осень 1917 года… Дождь, ливший всю ночь, прекратился, но запахи сырости и гниения пропитали воздух насквозь. На полях Фландрии гремели очередные бои; оркестр грохота орудий аккомпанировал возгласам боли, предчувствия смерти, страха и таким редким крикам «Ура!» Земля была изрыта окопами и могилами, и казалось мне, что никогда я не сталкивалась с подобной концентрацией зла.
Мы шли по воздуху, и, разумеется, нас никто не видел. Мой Тёмный коллега, демонически красивый юноша с длинными чёрными волосами и надменным лицом, совсем не был поражен открывшейся ему картиной торжества безумия и массового психоза: он искоса смотрел в мою сторону и ждал от меня какой-либо реакции. Моя же фантазия была несколько парализована тем, что вокруг убивали друг друга люди, пытаясь огнём и мечом навести порядок в мире. Неужели они сами не понимали абсурда войны? Понимали…  С 1914 года прошло достаточно времени — те, кто с энтузиазмом отправлялись на фронт, вдохновленные ложью политиков, превратились в ожесточенных и отчаявшихся солдат, для которых вся эта стрельба — лишь глупая и бесполезная неизбежность. На залитой кровью и скудным солнечным светом земле, в окопах, погибали измученные войной люди… И никто не мог или не хотел остановить этот калейдоскоп смерти. Даже я не могла… Я старательно искала человека, который нашёл бы в себе силы на протест, но ничего, кроме инстинктивного желания жить, я не видела.
— Здесь тебя никто не услышит, — ехидно ухмыльнулся Тёмный. — Впрочем, хочешь, мы даже остановим время, и ты получишь эту долю вечности, чтобы достучаться до чьего-либо сердца? Я не отрицаю, что кто-то из этих людей потенциальный пацифист, дорогая. Допустим, им просто некогда было задуматься над этим, погрузиться, так сказать, в самосозерцание и рефлексию… У тебя есть возможность вывести их из лабиринта, где каждого подстерегает смерть, весьма болезненная, кстати… О, как я люблю видеть это выражение жалости в глазах у вас, у Светлых! Ну же, пусть твои слова станут нитью Ариадны для погибающих в братоубийственном сражении!
Ноты пафосного злорадства звучали в его голосе, но я не обращала внимания. Я пыталась понять, зачем нам вообще здесь появляться, — здесь, где мы всё равно бессильны помочь. Я могла воспользоваться предложением моего Тёмного коллеги и остановить время, но дальнейшие мои действия были ограничены Кодексом. Мне часто случалось вести с людьми диалог, возвращая им надежду, но это касалось только индивидуального выбора. А как реализовать этот выбор в условиях войны, я не знала. Воистину танталовы муки — иметь силу, чтобы преобразовать мир, но без права её использования. Я ощущала лёгкое головокружение от близости верного решения, но стоило мне пойти чуть дальше пространных размышлений — она рассеивалась в прах…
— Ты в растерянности? Вас не учат, как поступать в подобных ситуациях? Слишком жестоки человеческие нравы, Светлая. Третий год они последовательно и настойчиво уничтожают всё новые и новые поколения. Смотри, справа от нас убитый мальчик — он же ребёнок! Какой, должно быть, наивный и удивленный взгляд был у него, когда снарядом ему оторвало ноги. Он не ожидал, что умрёт. И сколько их было, этих детей! Конечно, война постоянно продолжаться не может; через пару лет проигравших обвинят в том, что они развязали международный конфликт. А победителей не судят. Они всегда правы. Ваша вера в то, что люди стремятся к истине, безосновательна. Она не опирается на факты. Это фантом, дитя моё, забудь её… Или докажи мне, что всё иначе, —  на лице Тёмного заиграла снисходительная улыбка. Глаза его нетерпеливо сверкнули. Конечно, ему нравилось бросать мне вызов… Сейчас, пожалуй, ещё начнёт говорить, что избавиться от войн просто — надо лишь убить процентов девяносто населения земли, прежде чем они сделают это самостоятельно, и только упорство Светлых этому мешает…
Внезапно я остановилась. У невысокого холма, с искажённым от боли лицом, лежал парень, новобранец, лет шестнадцати – семнадцати на вид: в его тонких, кровоточащих руках дрожала винтовка. До войны он мечтал стать музыкантом, жил в немецкой провинции; он ещё не успел никого убить. Но самое главное было то, что перед ним, стоя на коленях, тянулся к оброненному оружию солдат вражеской армии. Они оказались у этого холма вдвоём, и исход был ясен: либо парень немедленно спустит курок, либо будет убит. Всё зависело от его выбора. Я мгновенно оценила ситуацию, кивнула Тёмному. Он усмехнулся в ответ.
Время застыло.
— Что ты собираешься делать? Позволишь пареньку умереть? — пронзительный взгляд чёрных глаз.
— Я лишь придам ему решимости, предостерегу от ошибки. Он чист душой. Ты же видишь, он не может и не хочет убивать.
— Но я сомневаюсь, что он хочет умирать.
— У него нет шансов выжить на этой войне. Я хочу спасти его. Он станет одним из нас и избежит страданий искупления.
— Допустим. А о душе другого человека ты подумала? Или можно ею пренебречь ради пополнения ваших рядов?
Я вздохнула. Это всегда тяжело.
— Нет иного выхода. Этот мальчик единственный, кто готов умереть, чтобы не проливать кровь.
— Ладно, ладно, спасай невинную душу, Светлая! Но это ничего не изменит. Поле боя не превратится в цветущий сад, никто не воскреснет. И, в сущности, люди никогда не узнают про его выбор. Для кого это имеет значение?
— Для него.
— Неисправима… — сквозь зубы прошипел Тёмный.
Я подошла к мальчику. Ласково коснулась его лба. Всё-таки мы не зря были посланы сюда…
— Послушай, малыш. Ты прав, ты не будешь его убивать. Всё будет хорошо, я тебе обещаю.
Всё было сделано. Снова побежали секунды… Солдат взял пулемёт и расстрелял в упор беспомощно глядящего на него мальчика, который недоумевал, действительно ли он слышал сейчас чей-то голос…
— Он станет твоим учеником, я знаю, —  сказал Тёмный, странно и долго смотря мне в глаза. А потом резко ушёл.
С осеннего неба опять полил дождь.

Таким был для меня ноябрь 1917 года… Вспоминая его, я соглашаюсь, что объективно в мире ничего не меняется, если кто-то предпочтёт умереть, но не убивать. Но разве не в существовании таких людей и заключена для нас надежда? Разве не их наивная доброта и любовь хранит Вселенную и жизнь? Разве не возможность выбора пути — самое ценное?.."

02.03.2009